Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

Рот ее кровью горячей переполнило. Только не знала она: его это кровь или собственная.

Ее били.

Но удары — эхом в теле. Без боли. Так бывает, когда на телеграфном столбе сидишь, по которому лупят кувалдой: столб дрожит, а тебе не больно.

Потом снова была звенящая тьма.

Потом она вернулась из тьмы. Но уже не свирепой неандертальской красавицей, но комсомолкой Настей Стрелецкой. Настей Жар-птицей.

Ее тащили к яме. Она знала — на исполнение. Она смеялась над ними. Она знала, что победила. Правило старое: хочешь легкой смерти — целуй сапог. Не хочешь целовать — смерти легкой не получишь. Они не сумели заставить ее кричать. Они не сумели заставить ее целовать сапог, и все же она отвоевала себе право легкой смерти. Она победила их. Она знала это. И они знали.

Ее тащили за руки, а ноги — по песку. По кочкам. По ямкам. По кореньям.

Разинула пасть могильная яма. Посыпались в яму комья мокрого белого песка из-под яловых сапог исполнителей. И увидела она разом всех тех, кого расстреляли сегодня. Теплых еще. Парит яма, отдавая весне тепло человеческих тел.

Много тел в яме. До краев. Все мертвые глаза разом на нее смотрят. На живую.

Пока живую.

Угнули ей голову над ямой: рассматривай содержимое. И корешки сосновые рассматривай, и лопаты на отвале песка, и головы, головы, головы с раскрытыми ртами, с высунутыми языками, с полуприкрытыми теперь уже навеки глазами.

И не думала она, не гадала, что уйти из этой жизни выпадет под звуки бессмертного вальса «Амурские волны». Но выпало так. Где-то далеко-далеко за березовой рощей, за лесным озером тихо струилась мелодия. И никто не слышал ее.

А она слышала.

Она знала, что это именно та мелодия. Что это для нее. Что вальс гремит и зовет ее остаться. Но она-то знала, что пришло время уходить. Уходить в кучу переплетенных мягких тел. Уходить из одуряющих запахов весны в запах спекшейся крови, в запах мясной лавки, в запах мокрого песка и сосновых корней.

А ведь все для нее так славно начиналось. Впрочем, и завершается неплохо: не забита сапогами, но расстреляна.

Расстреляна.

Главное в жизни — умереть правильно. Красиво умереть. Всем хочется красиво жить. Но каждому все остальные мешают жить, как хочется. А умереть красиво никто не мешает. И этим надо пользоваться. Но мало кто пользуется. А она возможностью умереть красиво воспользовалась. И удалось.

А время остановилось. Застыло. Потом пошло вновь медленно-медленно. Над правым ее ухом лязгнул пистолетный затвор. Этот лязг она узнала: «Лахти» Л-35.

И грянул выстрел.

А начиналось все так славно…

Глава 1

Началось все с того, что построил инструктор Скворцов парашютную команду и сказал:

— Здрассьте.

— Здрассьте! — девоньки хором.

— Умеет ли кто танцевать?

— Гы, — девоньки весело.

— Все танцевать умеют?

— Гы, — ответили девоньки. Без перевода ясно: как не уметь!

— Ладно, — инструктор Скворцов говорит, — кто танцевать умеет, три шага вперед… Шагом… Арш!

Дрогнул строй девичий и отрубил три шага вперед.

Одна Настя на месте осталась.

Смерил взглядом строй инструктор Скворцов:

— Мне столько не надо. Мне одна только нужна. Ладно. Кто умеет хорошо танцевать… — Скворцов сказал с упором на слове «хорошо». — Три шага вперед… Шагом… Арш!

Снова весь строй три шага вперед отрубил.

Одна Настя на месте так и осталась.

— Ладно, девоньки. Мне нужна та, которая очень хорошо танцует, — на этот раз упор на слово «очень», — три шага вперед… Шагом… Арш!

Еще три шага строй отрубил и замер.

А Настя одна на прежнем месте.

Тогда инструктор Скворцов к ней подошел.

— Анастасия, ты что ж это, танцевать не умеешь?

— Не умею.

— Врешь.

— Вру.

— Врешь? А почему?

— Не хочу танцевать.

— А танцевать не требуется.

Обошел инструктор Скворцов ее вокруг, оглядел.

— Я же не сказал, что танцевать надо. Танцовщиц у меня полная Москва. Мне девочка нужна с координацией, с гибкостью, с быстротой движений, с точностью. Давай так: ты нам только покажешь…

— Зареклась…

— А это танцем считаться не будет. Демонстрация способностей.

— Тогда пожалуйста. Только я без музыки не демонстрирую.

— Есть музыка.

Водрузил инструктор Скворцов на табуретку патефон, накрутил ручку как полагается, поднял головку блестящую. Среди девчонок ропот: да вы на меня только посмотрите! Да я вам и без музыки!

Поставил инструктор Скворцов головку на пластинку, порычал патефон, похрипел, будто великий певец перед исполнением, и ударили вдруг в его патефонном нутре барабаны, взвыли саксофоны, заорали трубы: трам-пам-пам-пам, трам-пам-пам-пам, пра-па, бу-бу-бу-бу-бу!!!

С первыми звуками замерла Настя, вытянулась вдохновением переполненная, будто электрический заряд по ней плавно прошел, будто искры с пальцев посыпались голубые.

И пошла.

И пошла.

— Эге, — девоньки сказали. — Эге.

Стоят вокруг, смотрят. А некоторые и смотреть не стали. На укладку парашютов пошли.

А Настя Жар-птица чертиком заводным ритм негритянский выплясывает. И по телу ее вроде волна вверх-вниз ходит, вроде ни костей в ней, ни суставов. Как змея под дудочку. Танцует так, что с места не сходит. Но ведь и змеи на хвосте танцуют, с места не сходя. При умении сцена вовсе не требуется. Умеющему и зал танцевальный не нужен. При умении можно и на месте танцевать. На собственном хвосте.

Где-нибудь в Калькутте или в Мадрасе оценили бы. И в Чикаго оценили бы. Правда, и в Москве оценили.

— Ну, девоньки, кто кроме Настасьи талант продемонстрировать желает?

Никто не желает: прыжки сегодня, энергию экономить надо, не до танцев.

Смеется инструктор Скворцов. И Насте на ушко:

— Молодец. Ай, молодец. Я тебя за три парашюта продам.

Вечерами у Насти работа. Завод «Серп и молот». Литейный цех. Подметальное дело. Семь часов в день. В соответствии со сталинской Конституцией. А парашютная секция — по утрам.

— Многие думают, что главное в парашютном деле — укладка, прыжки, приземление. Чепуха. Этому, девоньки, не верьте. Дураки думают, что приземлился — и делу конец. Нет, куколки мои тряпочные, после приземления самое главное только и начинается. Надо парашют спрятать и с места приземления уйти. Поэтому каждый день я вас на полный марафон гонять буду. Уходя от преследования, надо уметь переплыть реку. Поэтому каждый день помимо марафона мы будем плавать километр. Бассейна у нас нет, но он нам не нужен. Москва-река — наш бассейн.

— А зимой?

— Зимой у Серебряного Бора нам ледокол дорожку ломать будет.

Отгремела смена вечерняя. Затих цех. И раздевалки затихли. Никого. Бесконечные ряды шкафов железных. На каждом шкафу — замок. Все замки — разные. Если бы нашелся какой коллекционер, то раздолье ему, сразу бы в раздевалке одного только цеха полную коллекцию замков всех времен и народов собрал.

Осторожно Настя в свой шкаф железный — юрк. Как мышка незаметная. Только щелочку надо оставить. Потому как снаружи ручка есть, а изнутри не предусмотрена. Щелкнет замок — как потом из этой мышеловки выбраться? Тот, кто шкафы для раздевалок делал, никак предположить не мог, что шкаф спальней кому-то служить будет. Домом родным.

Прижалась Настя спиной к железной стенке, обняла колени руками. Голову на колени — и спит. Жаль, затекают ноги быстро. Жаль, не вытянуть их. Жаль, ночами холодно. Жаль, что халаты промасленные не греют и голова от их запаха болит. Только пустяки все это. После марафона, после плавания километрового, после парашютной тренировки (а для умеющих хорошо танцевать — еще и стрельба, и самбо, и ориентирование на местности), после вечерней смены спится хорошо даже в железном шкафу раздевалки литейного цеха завода «Серп и молот».

Строг инструктор Скворцов:

— Значит так. Сейчас у нас сентябрь. Объявляю купальный сезон. Любое занятие будем начинать с купания. Один час. И так будем продолжать. Весь год. В Москве холодно не бывает. Редко-редко до минус тридцати доходит. Это у нас в Сибири холодно. А тут тепло. Всегда. Но и у нас, в Сибири, вода холодной не бывает. Никогда. Если вода холодная, то она твердеет и превращается в лед. Но в любом льду всегда можно сделать прорубь. В проруби вода всегда теплая. Пока не затвердеет. Но мы новую прорубь к тому времени сделаем. И еще. Запрещаю воду ногой трогать. Запрещаю рукой. Незачем ее трогать. Температуру воды на глаз видно. В лед не превратилась — значит, теплая. В воду входить быстро. От этого решительность вырабатывается. В воду входить так, как входит парашютист в пустоту. Все ясно?

— Все.

— Тогда одна минута на раздевание… пошла. А с завтрашнего дня раздеваться будем быстро.